Поколение молодых людей, родившихся в России в 30-40 годах, прожило юность, зрелость, а иные и всю жизнь, в странных обстоятельствах. Оно не знало истории своей страны. Не то чтобы не знало вообще, а было с ней ознакомлено весьма односторонне.
Поколениям, родившихся в других странах, особенно европейских, была предоставлена более широкая возможность общения с разными точками зрения на события прошлых лет в истории и их стран и вообще мирового содружества. Они могли выбирать, анализировать, открыто спорить, утверждая своё мировоззрение.
И лишь с 90-х годов XX столетия мир постепенно стал открываться российским людям. Мы узнали другие точки зрения. Мы познакомились с другой историей России и даже с людьми, которые прямо или косвенно творили эту другую историю. Прибавляя к славе и гордости российской многие страницы. Чаще всего мы были удивлены, поражены, обижены…
Вам предлагается история весьма необычайного человека. Донского казака, в 32 года ставшего полковником генерального штаба России и в 40 лет – единственным русским, получившим генеральское звание из рук Президента А. Линкольна. 17 июня 2011 года исполнилось 150 лет со дня присвоения звания бригадного генерала Ивану Васильевичу Турчанинову.
Кончался XIX век. Давно отгремела братоубийственная гражданская война. Последняя, как покажет время, на бескрайних просторах Соединённых Штатов. Народ активно занялся мирным созиданием. Настолько активно, что уже к концу века страна заняла ведущее место среди самых развитых государств планеты.
На территории штатов Иллинойс и ряда соседних яркой осенью 1880 года бушевал праздник. Взрыв демократии и патриотизма обуял все слои населения. Проводились очередные праймериз. Жители штата решали неразрешимую головоломку – какому кандидату отдать голоса, кто из них лучше поможет в работе, бизнесе, учёбе. Умные устроители праздника вовсю старались расшевелить население.
К приезду кандидатов мелкие и средние города чистились, мостились дороги, сносилось старое и ветхое, заново раскрашивались фасады зданий вдоль центральных улиц. Всё украшалось яркими плакатами и флагами. Но главное на улицы выбрасывались дешевые товары и продукты и гром оркестра будоражил сознание обывателя, создавая эйфорию бесконечного праздника.
Кавалькада колясок и дилижансов двигалась по дорогам южного Иллинойса. Кандидат от республиканской партии Джеймс Абрам Гарфилд в сопровождении многочисленной свиты друзей, помощников и журналистов объезжал штаты среднего и южного пояса Америки. Джеймс Гарфилд, заслуженный генерал прошедшей войны, пригласил в поездку и старых товарищей по баталиям. Потому маршрут был проложен ещё и по местам боевой славы в штатах Теннесси и Алабама.
День назад на митинге в St.Louis кандидат в Президенты начал свою победную речь с благодарности в адрес ветеранов, белых и чернокожих, живых и павших. Воздав должное самоотверженности содат и офицеров, заверив в вечной памяти их заслуги перед страной, он продолжал – «Ныне мы боремся за ту Америку, которая достойна возрождения. Демократические принципы, провозглашенные нашей партией, в том числе предложенная нами XV поправка к конституции о праве голоса чернокожим, явились основой возрождения страны…» И так далее…
Он долго говорил, прерываемый аплодисментами и свистом. Генерал был доволен собой и теперь в коляске рассеяно слушал восторженные слова помощников и друзей.
Перед его взглядом расстилалась бескрайняя слегка холмистая равнина, украшенная осколками дубрав и блестящими зеркалами многочисленных речушек и озёр. Молчаливая равнина. Лишь изредка виднелись фермы и стада тучных разноцветных коров, немного оживляющих однообразный пейзаж. Было жарко и душно. Недавно прошли обильные дожди и земля парила, наполняя воздух ароматами полевых цветов и вспаханной почвы.
Напротив генерала сидел его старый военный приятель и соратник по битвам генерал Джордж Макклелан. Худощавый, весьма небольшого роста, энергичный человек. Приятели в шутку называли его маленький Мак, а некоторые, желая подсластить дух тщеславия – юным Наполеоном. Ныне выбранный губернатором штата New Jersey он уже мало походил на бравого армейского генерала. Отказаться от приглашения старого боевого товарища, да к тому же кандидата в Президенты, маленький Мак не мог себе позволить. Нет, он сопровождал Гарфилда не для поддержки его кандидатуры. Макклелан был сторонником демократической партии. Но уж очень взволновала мысль о возможности посетить памятные боевые места, где он не был пятнадцать лет. Да ещё не один, а вместе с боевыми товарищами.
Коляски пылили по грунтовым дорогам. Разговоры постепенно умолкли и дрёма наваливалась на путешествующих.
– Мак, помнится где-то тут рядом был городок с женским именем, кажется Anna, – прервав сонное молчание промолвил Гарфилд, – там формировался 19-ый Иллинойский полк. Не помнишь! Я это к тому, что в то время в городок какой-то фермер привозил необыкновенное пиво. Помню его необычайный вкус. Хорошо-бы сейчас испробовать. И генерал облизал языком пересохшие губы.
– Нет, пиво не помню, – встрепенулся Мак, – а вот забавную историю с тем полком помню.
– Что за история, дружище?
– В мае 1861 г. я привёл к Президенту кадрового военного, моего приятеля. Нам тогда остро нехватало опытных, понюхавших пороха офицеров. А этот, представляешь, окончил академию генерального штаба в России, был в звании полковника, учавствовал в боях.
– Я его кажется знаю, Мак!
– Конечно. Ещё как! Сейчас вспомнишь. Так вот он сам предложил свои услуги, а я лишь высказал свои рекомендации Президенту. Но Линкольн знал его и раньше. Они когда-то и тот и другой работали у меня на Иллинойской железной дороге. Я же отрекомендовал его как блестящего военного. Видел его на военной службе в России, много общался и слышал немало добрых слов, как о профессионале и порядочном, трудолюбивом человеке. А уж какой инженер-строитель был. Талант!
– Так что за история, Мак?
– Извини, отвлёкся. В это время Улисс Грант формировал волонтёрские войска. Человек он, ты знаешь, хотя и мастер своего дела, но уж больно резок и крут. И буквально за пару-тройку месяцев создал 21 полк из новобранцев. Разношерстный народец, правда, ну не об этом речь. Пришла пора назначать командиров полков. А в то время заела нас демократия. До того дошло, что в армии командиры были выборными, вплоть до полков. И вот в этом самом 19-ом иллинойском полку, который ты упомянул, перед солдатами предстали два кандидата – всем знакомый Улисс Грант и мой рекомендованный. Никому неизвестный.
Дебаты были жуткие. Яростные. Чуть до драк не доходило. И представляешь – прошел мой человек. Сумел убедить солдат и офицеров, просто и ясно изложить свой план обучения, обхождения, оплаты, порядок отпусков. Вообщем прошел. А Грант провалился. Это наш лучший стратег, представляешь! Он сумел пройти только в соседнем 21-ом полку волонтёров. Вот такая смешная история. А ведь потом Улисс вознёсся до небес.
– Так что Мак, неужели прошел тот русский?
– Да тот самый, единственный русский среди нас! Он вскоре командовал уже бригадой, потом дивизией. Ну, вспоминай…
– О, конечно! Помню, помню Мак. Отлично помню. Судьба столкнула нас в 1862 г. в трагичной для него ситуации. Он тогда держался в высшей степени героически. А где он сейчас?
– Не знаю. Был ранен и после войны вновь устроился ко мне в Чикаго на железную дорогу, патентным поверенным. Я-то вскоре ушел в политику и лишь изредка слышал, что он долго работал, а потом вдруг уволился и занялся химерами. Это так похоже на русских! С тех пор ничего о нём не знаю. Да ты не слушаешь, Джеймс! Спишь что-ли.
В ответ лишь слышалось мерное сопение, прерываемое лёгким мелодичным храпом. Вскоре задремал и маленький Мак.
Осеннее солнце садилось за горизонт, кроваво раскрашивая редкие застывшие облака, обещая ясный и жаркий следующий день. Усталые лошади еле тащились по дороге. Но видимо почуяв близость жилья, приналегли и вся кавалькада понеслась, вздымая тучи пыли. На самом деле вскоре показались дома. Сначала одиночные фермы, а затем вполне городские строения, сквозь которые пролегла улица.
– Проснись Мак! Я ж тебе говорил, что вскоре будем в Anna. Так оно и есть, – теребил приятеля Джеймс, – вот он наш город. Совершенно не изменился. Хорошо помню тот бар. Вон он там, направо и с правой стороны. Эй! – генерал высунулся из окошка коляски, – здесь заночуем. Останавливайтесь.
Город был тих и безлюден. Он не ждал приезда столь высоких гостей. Ветер швырял по улицам красные листья, обрывки бумаг и газет, хлопал ставнями и вообще в те вечерние часы чувствовал себя полновластным хозяином улиц и переулков. Кавалькада остановилась перед единственной двухэтажной гостиницей. Выскочил заспанный портье и засуетился при виде многочисленных богато одетых людей. Он то хватался за сумки и баулы, то широко раставляя руки в полупоклоне приглашал в гостиницу, одновременно стараясь показать возницам въезд на конный двор.
– Мак! Друзья! Тут без нас разберутся. У меня всё пересохло внутри. Здесь очень близко, – кандидат в президенты уверенно зашагал по улице. За ним плёлся, кряхтя от долгого сидения в коляске, маленький Мак и трое приятелей генерала. Ещё издали до них донеслись визгливые звуки оркестра, а вскоре открылся и вид на характерное для тех времён здание питейного заведения, салуна. Двухэтажное деревянное сооружение, обвешанное газовыми рожками, окрашенное в коричневые тона. Дополняло всё размалёванные фигуры полуголых дам в экстравагантных позах и ковбоев на взмыленных мустангах.
Не успели они войти как хозяин заведения, увидев богатых посетителей, вызвал дам. Оркестр грянул во всю мочь и вот уже местная потаскушка стала привычно разыгрывать спектакль с раздеванием. Хлопнул выстрел и с девушки упал лифчик. Ещё один – падают юбки… Тут выскочил стрелявший ковбой и громко с подвыванием завопил известную мелодию – My name Sam Wane…
Но допеть не дали. Внезапно примчался мэр городка, кем-то оповещённый. Замахал руками, затопал ногами и брызгая слюной закричал на хозяина – Что ты этакое позволяешь, Том! Что подумают гости! Убрать этих шансонеток. Наведи наконец порядок… Смотри, прикрою заведение.
Том ошарашенно поглядел на главу города, потом на гостей и быстро понял свою оплошность. Через минуту-другую столы были накрыты светлыми скатертями, правда не первой свежести, опилки на полу сметены куда-то в углы, а за дальними столиками благочинно засели местные завсегдатаи с тем же дамами, очистив центр салуна. Теперь кавалеры и дамы старались вести себя благочинно, занимая друг друга дружескими беседами.
– Том, – обратился к хозяину Джеймс Гарфилд, – пятнадцать лет тому назад видимо твой предшественник угощал нас необычайным пивом. Конечно, прошло столько время, но может ты знаешь и это пиво и того фермера, который привозил его.
– Сэр! Вы видимо большой человек… – начал было Том.
– Да ты знаешь, что перед нами будущий президент Америки, – прервал его нетерпеливый мэр.
Том заглотнул слюну, выкатил глаза. В них прыгали бесы. Он широко развёл руки и с притворной радостью нараспев произнёс – Кто ж не знает старого ирландца. Весь Иллинойс знает. Он правда загнулся уже, но сыну передал все секреты, сэр. Сейчас будет исполнено. Распологайтесь. Сейчас всё будет на верхнем уровне. И пиво и музыка.
Гости расселись в углу у окна. Нетерпеливый мэр всё крутился возле, пока и его не пригласили присесть. Наконец, вынесли в больших глиняных кувшинах пиво и гости с наслаждением, молча осушили первые стаканы. Завязался разговор. Все остальные посетители, поначалу притихшие, быстро освоились с новой обстановкой и вообще вскоре перестали пялить глаза на высоких гостей.
А в это время из тёмного угла залы послышалась негромкая нежная мелодия. Пела скрипка. И было так странно слышать в этих прокуренных стенах, пропитанных алкоголем и мочёй, мелодии европейской музыки, что гости подняли головы, оторопело вглядываясь в темноту зала.
Постоянные посетители не обратили внимания на появление скрипача. А мелодия крепла и волшебные звуки неслись из темноты, заполняя и простые и сложные души людей светлыми радостными чувствами. Играла рука профессионала.
– Том, – негромко позвал хозяина Джеймс – кто это?
– Вам нравится, сэр! В нашем городке живёт. Ветеран войны, люди говорят. Неважно ему приходится. Вдвоём с женой кое-как перебиваются. Он игрой на скрипке, она перешивает людям старые платья. Слышал, что умеет лечить болезни. Но денег за лечение не берёт. Гордые люди. Пенсию почему-то не получает.
– Кто он? Откуда родом?
– Не знаю, сэр. Он очень молчалив. Его музыка не нравится нашим людям. Зато когда приезжают такие гости как вы, я тут же зову его.
– Он приходит, играет, а после моя жена кормит его и даёт немного денег. И по праздникам он много играет.
Замолкли звуки скрипки. Но через малое время они возникли вновь. Теперь это была иная мелодия. Непохожая ни на что. Весёлая, искристая, разудалая.
– Я где-то слышал эту мелодию, – вдруг воскликнул маленький Мак, – убей меня Бог слышал, очень давно. Да, да в Чикаго, лет двадцать тому назад. Точно! И играл её нам один русский. Виртуозный скрипач. Да я ж вам в дороге упоминал о нём, мой генерал, – сказал Мак, обращаясь к Джеймсу Гарфилду, – это тот самый рекомендованный мною Линкольну, профессинальный военный. Но как эта музыка оказалась здесь?
– Том, нельзя-ли его позвать к нашему столу, – произнёс Джеймс.
– Будет исполнено, сэр. Эй, Джон! Тебя приглашают мои гости. Выйди, пожалуйста, к нам.
Из тёмного угла медленно выдвинулась полная фигура невысокого мужчины. Смычок уверенно прыгал по струнам, толстые короткие пальцы легко скользили по грифу. Голова была покрыта шляпой с широкими полями, так что лица почти не было видно.
– Что вам угодно, господа, – густым низким голосом произнёс мужчина, не переставая играть. Явственно слышался акцент.
– Извините, сэр. Вы не могли-бы представиться, – промолвил Мак.
– Конечно. Второй раз с разницей в двадцать лет уважаемый Джордж Бринтон Макклелан, – послышался голос из-под шляпы.
То что произошло затем скорее можно было сравнить со взрывом бомбы.
– Это вы, Джон! Генерал Турчин – в один голос воскликнули, вскочив с кресел, и Макклелан и Гарфилд, – как вы оказались в этой дыре.
– Как наказание божее, видимо, – отвечал снявший шляпу полный человек, – иначе и не назовёшь.
На них смотрели спокойные ясные глаза из-под широкого нависшего лба. Уверенный взгляд много повидавшего человека.
Чуть позже три боевых генерала прошедшей Гражданской войны сидели в холле небольшой гостиницы и поначалу оживлённо, часто перебивая друг друга, беседовали.
– Джон – картинно воздев руки, быстро и жестко рубил слова маленький Мак, – я вскоре после войны покинул Чикаго, но мои друзья писали, что вы вдруг бросили и уютный дом и хорошую работу, наконец, своих друзей. Куда-то исчезли. Ни одно го письма, ни одного известия за пятнадцать лет. Исчезли с Надин, прекрасной женщиной, любимицей нашего общества. Мы были уверены, что вернулись на родину. Не могли только понять почему так таинственно. А вы оказались здесь… в этом грязном салуне.
– Ну что поделаешь, Мак. Позвольте мне вас так называть, как ранее в Чикаго. Все мы вершители своих судеб. Да, был дом, работа, милые добрые люди нас окружали. Но как-то однажды пришли другие люди. И как мне показалось искренне попросили помочь в покупке земли, недорогой естественно, для организации польской колонии.
Турчин вдруг замолчал. И видимо решившись, продолжил.
– Хорошо! Если уж зашел разговор и если вы позволите занять мной этот вечер, то я расскажу всё по порядку.
– Несомненно, мой генерал, – воскликнул Гарфилд, почувствовав как остро необходимо высказаться человеку, – ещё в пору нашего трагического знакомства, тогда в 1862 году, мне было очень интересно узнать как вы появились в американской армии и вообще в Америке.
– Извольте, генерал. Если только это не просто вежливое любопытство. Мы с Надин прибыли в Нью-Йорк осенью 1856 года, – начал Джон Турчин. Как и почему прибыли – это другая история. Молодые, полные надежд. Конечно, были средства. Купили большую ферму на Лонг Айленде. Была реальная мечта – заняться земледелием. Ведь все мои предки землепашцы. Это у меня в крови… растить хлеб, разводить скотину. Решили заняться торговлей мясо-молочными продуктами. Всё вложил в дело. И как вы думаете, сколько просуществовала наша ферма, – Турчин широко и печально заулыбался, – всего полтора года. Полностью разорился, поставив всю продукцию одному оптовику с оплатой после продажи. Доверился, обрадовавшись предложенной высокой цене. Обманул тот оптовик. Пришлось влезть в долги. А тут грянул кризис. В результате всё отобрали. И как котят вышвырнули на улицу. Это был страшный урок.
– Курите. Это ямайские сигары, – предложил Гарфилд.
– Нет сэр. Спасибо! Сердце пошаливает в последнее время. Видимо сказывается ранение.
Турчин с тоской посмотрел на сигары, вдохнул ароматный дым и повернулся к старому другу.
– Мак, не могу поверить глазам. Третья встреча за четверть века и каждый раз как какое-то знамение. Мы наслышаны о твоих успехах. Ты нынче губернатор Нью Джерси. Посылали тебе в тот год поздравительную телеграмму. Видимо затерялась или помощники не сочли нужным показать.
– Извини, Джон! Не припомню. Наверное не получал её, – маленький Мак виновато улыбнулся.
– Вы и меня извините за многословие. Здесь не с кем перекинуться словом. А так хочется высказать всё что накипело за долгие годы одиночества. Кому как не вам, боевым товарищам.
Он обвёл взглядом собеседников, глубоко вздохнул и продолжил.
– В общем поняв, что в бизнесе не светит удача, решили пробиваться инженерной службой. Я ведь окончил Академию генерального штаба в России и имел неплохой опыт в строительстве инженерных сооружений. Нужен был гражданский диплом и мы перебрались в Филадельфию. Там закончили колледжи – я инженерный, а Надин медицинский. Кстати, это был первый в Америке колледж для женщин. Мне повезло. Предложили место архитектора в небольшом городе Маттун. Это здесь неподалёку, в Иллинойсе. Там и началась эра нашего возрождения. Интересная работа, новый дом. Освоил язык. Появились друзья, общество занятных людей. Даже стал принимать активное участие в политических делах. Именно там нас с Надин очень вдохновила программа новой Республиканской партии. Вскоре стал её активным членом.
И как – то с той поры во всём везло. Бывает –же такое. Прошло немногим более года жизни в Маттуне и судьба дарит нам самый ценный подарок. Кажется в конце 1859 года наш маленький захолустный городок посещает большое начальство во главе с вице-президентом иллинойской железной дороги… г-ом Макклеланом. С вами Мак. Помните!
– Ещё-бы Джон! Как сегодняшний день. Такая неожиданная встреча. Я вам позже, Гарфилд, расскажу подробности. Это достойно пера Бальзака.
– Вы себе не представляете господа, что творилось со мной, когда я увидел выходящим из поезда вас, Мак. Вторая встреча и где? Да и вы были потрясены. Мы обнялись как два брата, не видевшие друг друга десятки лет. Ещё бы! Увидеть здесь человека, с которым столько времени провёл вместе в С. Петербурге. В то счастливое время глубокомысленных и безответственных бесед. Ведь когда счастлив, господа, согласитесь, об ответственности не думаешь. Некогда.
– В общем уже в начале следующего 1859 года мы с Надин, благодаря вам, Мак, оказались в Чикаго в прекрасном доме среди новых друзей. Нас захватила новая работа. Надин впервые испробовала себя медсестрой в больнице. Порой приходила страшно уставшая и её большие серые глаза как-то укоризненно смотрели на меня и наполнялись слезой. Из жалости к себе.
– Я трудился инженером топографом на железной дороге. В то время она интенсивно строилась, прокладывались новые линии, проектировались мосты, виадуки, меняли рельеф местности. Везде был нужен мой незаменимый теодолит. Ежедневно. Мотался как угорелый по центральным штатам, а приезжая знал, что встретит меня любимая женщина и друзья. Музыка и беседы. Порою острые, но всегда искренние, захватывающие душу. Господи, какое это было счастливое время!
– В один из таких вечеров, помнишь Мак, ты представил меня в ту пору мало известному адвокату А. Линкольну. Высоченный, аскетически сложенный, он тогда работал юрисконсультом дороги. Очень религиозный человек, обладающий глубокими знаниями и огромным ораторским талантом и как мне показалось позже внутренне одинокий… Зажигательные речи адвоката невольно привлекали и уже вскоре мы искренне прониклись его идеями. Я активно включился в политические события на стороне, естественно, Республиканской партии.
– Счастливое время, Мак. Кто мог предвидеть тогда и президентство яркого юрисконсульта железной дороги, и кровопролитную войну, и моё пребывание в этом заштатном городке… Самые счастливые мои годы.
Джон Турчин замолчал. Как-то сник. Гарфилд, попыхивая неизменной сигарой, внимательно смотрел на грузную обмякшую фигуру когда-то энергичного генерала. Заметил и мешковатый грязно-зелёного цвета сюртук с застёжкой на пуговицы, выглядывающую не первой свежести желтую жилетку и помятые брюки. Увидел и аккуратно наложенные заплаты на левом плече сюртука и немного разошедшиеся швы под рукавами. Джон поймал взгляд Гарфилда и смутился.
– Извините, господа, я не могу вас пригласить к себе.
– Ну что вы, генерал, – стараясь приободрить человека, произнёс Гарфилд, напомнив ему о боевом звании, – мы здесь проездом, всего на один вечер и всё же непонятно как вы оказались в этом городе. И вновь грустная улыбка озарила лицо скрипача.
– После войны вы все подались в большую политику. А в моей судьбе видимо война стала наивысшим проявлением энергии. И когда она окончилась энергия внезапно иссякла. Как-будто взорвался вулкан, выплеснул огонь, сжёг всё вокруг и осталась лишь голая холодная гора. Надо признать, что этому поспособствовало и ранение. В октябре 1864 года был вынужден уйти в отставку. Я вновь не знал что делать, чем заняться. Словно отняли любимую игрушку у ребёнка. Надин как могла старалась приободрить. Её тёплые руки и на этот раз вытащили меня. Она тогда написала вам, Мак. И вы вновь помогли. Вновь стал трудится на железной дороге, вновь зажил в Чикаго.
Но жизнь уже была иной. Инженерные работы вести уже не мог. Предложили пост патентного доверенного. Тихая работа. То милое довоенное общество отчасти исчезло, отчасти стало недоступным. Но я не жаловался. Оклад был неплохой, да и Надин устроившись в больницу недурно зарабатывала. В общем зажили. Вот только Господь не давал нам детей и эта боль постоянно сопровождала нас. Почти десять лет так прожили. Возник новый круг знакомств. К сожалению не тот, что радовал душу в довоенное время. Нет, нет я никого не укоряю. У каждого своя судьба, своя жизнь.
Но я следил за вами, и честное слово, радовался вашим успехам. Ты, Мак, пробовал себя в качестве президента. Не удалось, но стал уважаемым сенатором, ныне губернатором. Вы, Гарфилд, тоже стали сенатором, теперь вот надеетесь быть президентом. А рыжий Улисс превзошел всех, два срока прослужил на этом посту. Правда пишут, что успехи на гражданском поприще у него значительно слабее нежели были на военном.
В общем жизнь текла медленно и размеренно. И казалось не предвидилось никаких препятствий, неожиданностей. И видимо от однообразия стала посещать тоска по России. По родным и близким.
Что с ними, как они там? Снился Петербург, друзья, балы. Ведь за эти годы ни одной весточки не было. Наверное все отвернулись после моего бегства…Забыли нас. Эти мысли были и ранее, но как-то бледнели в вихре дел. А тут становилось тяжело. Пробовал писать. Опубликовал две книги о гражданской войне. Описал сражение под Чикамогой. Это здесь недалеко, Мак. Ты встречал эти книги?
– Нет, Джон! К сожалению нет. Знаешь, как ушел на гражданку стали не интересны все эти военные баталии.
– Ну и слава Богу. Ты уж извини. Там есть страницы, где я тебя ругал за нерешительность. Помнишь, к каким жертвам это привело…А ведь введи тогда резерв и конфедераты сдались бы быстро.
Год за годом тихо старили нас с Надин. Душевным болотом медленно засасывая на дно. Но видимо провидению был необходим ещё один всплеск в нашей судьбе. Вот тогда-то, в 1872 году, судьба и подкинула мне поляков. Помните, говорил о них в начале разговора. В основном это были политические беженцы из королевства Польского, бежавшие после ряда восстаний в 1846-1863 годах, жестоко подавленных российскими императорами Николаем и Александром. Они просили помочь им в создании славянской колонии. Правильно рассчитали, что как заслуженному генералу гражданской войны и старому служащему железной дороги мне могут пойти навстречу с приобретением дешевых земель вдоль строящихся дорог.
Да, эта идея тогда всколыхнула нас самым острым образом. Особенно возбудила мою Надин. Ты, Мак, наверное помнишь её.
– Несомненно Джон! Она блистала в нашем обществе и красотой и красноречием. Наши дамы, непривычные к политическим дебатам, буквально шарахались от её острых слов, обличений женского неравноправия, язвительных сравнений. Если мне не изменяет память, то Линкольн в пору предвыборной компании даже предлагал ей поездки по штатам для привлечения избирателей.
– Было и такое, Мак, – тихо отозвался скрипач, – но он позже отказался от этой идеи, да и английский её в то время сильно хромал.
В общем стали мы думать и гадать, где в нашем или соседних штатах найти земли. И пришла великолепная мысль. В ту пору, как я говорил, шло интенсивное железнодорожное строительство в наших краях. В проектах строительства обязательно входило создание станционных зданий, ремонтных мастерских, депо и прочего обслуживающего дорогу комплекса производств. В том числе строительства жилого, торгового, школьного и медицинского фонда для персонала, наделение приусадебными участками и т.д. Под это по федеральному закону, ты это хорошо знаешь Мак, выделялись значительные массивы земель вдоль дороги. Дешевых земель. Теперь вы понимаете мою мысль. Да, да! Я обратился к руководству Иллинойской дороги с предложением передачи нам проекта любого станционного узла. В любой точке дороги, где намечалось его создание. Под мою ответственность.
Там мы планировали строительство славянской колонии. Многие беженцы-поляки были строителями и ремесленниками. Некоторые имели инженерное образование. Я потратил массу сил, убеждая руководство дороги.
К сожалению вас уже не было в Чикаго, Мак.
Убедил! Мне пошли навстречу, учитывая и безупречную работу ранее и умение организовать и руководить большими массами людей. Под полную личную ответственность.
Господи, как мы радовались. На первом собрании колонистов поляки предложили название посёлка. «Радом» – по имени древнего польского города, где во время недавнего восстания шли ожесточённые и кровопролитные бои, а после подавления знаменитый городской костёл Св.Вацлава был превращён в тюрьму для ссыльных в Сибирь. Для вас это ни о чём не говорит, господа. Но для гордых и обездоленных поляков это было как возрождение.
А для нас с Надин как пробуждение. От долгой зимней спячки. Мы вновь радовались жизни, мы вновь были нужны людям. Их счастье было в наших руках. В общем, что говорить. Бросили хорошо оплачиваемые работы, переехали в прерии, в палатки. Всё своё время и все накопленные средства вложили в строительство колонии. Конечно, помогла дорога. Мои-то средства, вы понимаете, были мизерны. Дело пошло и уже через два-три года в колонии жило более 200 семей.
А как радовалась моя Надин, когда открылись двери маленького уютного медицинского пункта и она стала его хозяйкой.
А через три-четыре года стал замечать…. что не нужен вдруг стал. Услышал как-то, что вот мол старый чудило, святой благодетель, этакий европейский утопист, старается переустроить мир, старается учить нас уму-разуму. Стал нервничать, взрываться по любому поводу. В результате перессорился со всеми. В общем, как говорится, хлопнул дверью. Обратно возвращаться в Чикаго гордость не позволяла. Взывать к вашей помощи не хотел.
Джон Турчин замолчал. Погладил привычным жестом окладистую чёрную бороду. Внимательно посмотрел на притихших генералов, как-бы проверяя восприятие слов. Гарфилд раскурил новую сигару и пряный дым завис в неподвижном воздухе гостиной. Он попросил открыть окно. Ворвался лёгкий тёплый ветерок. Освежил атмосферу. Мак подал знак и слуга вновь наполнил бокалы, тем самым приглашая собеседников к продолжению разговора.